Иеромонах Косма (Афанасьев): НА СЪЁМКАХ «ОСТРОВА» ПЕТР НИЧЕГО НЕ ИГРАЛ, ОН ПРОСТО ЖИЛ В КАДРЕ

— Памяти Петра Мамонова

Сегодня 40 дней Петру Мамонову. Своего друга вспоминает насельник Донского монастыря Москвы иеромонах Косма (Афанасьев), про которого сам Петр Николаевич как-то сказал, что у него послушание от Бога – окормлять музыкантов и зависимых. Каково это?

---

Было ясно еще тогда, что этот человек должен прийти ко Христу

С Петром мы познакомились в конце 1980-х годов на съемках фильма «Такси-блюз». Это режиссерский дебют Павла Лунгина. Я тогда там тоже в массовке снимался. Но это было шапочное знакомство.

Вскоре в 1990-м я ушел в монастырь. Молился за Петра. Он мне так и запомнился как человек, ищущий правду. При всей его эпатажной по молодости панковости это всегда был очень глубокий человек. Он просто зачитывался Достоевским, Толстым, Гоголем. Искал, алкал Истины. Было ясно еще тогда, что этот человек должен прийти ко Христу.

У него был друг Женя Казанцев, ныне также почивший. Известный гитарист. Петр считал его лучшим басистом страны. Женя первым воцерковился из их тусовки. И потом они часами, а то и ночи напролет сидели на кухне и разговаривали. Петр пришел именно к настоящей вере, к церковности. Стал очень ревностным христианином. Много жертвовал на храмы. Десятину железно всегда отдавал.

Где-то в начале 2000-х годов я прочитал одно из его интервью, где он говорил о Христе. Мне его слова запали в душу – такое это было искреннее свидетельство. У нас были общие знакомые. Петр уже тогда жил в деревне. И вот меня стали убеждать:

– Ты съезди к нему в деревню! Он будет рад тебя видеть…

Объяснили, как доехать. Я снарядился. Приезжаю. А Петра, видимо, не предупредили… Он явно не ожидал моего визита. Чуть ли не за видение меня поначалу принял. Но мы, впрочем, очень интересно пообщались.

В 2004-м году он болел. Я предложил ему поехать вместе на Святую гору Афон помолиться Господу об исцелении. Он сначала как-то с неохотой согласился. Но это паломничество ему очень помогло. Укрепило в вере.

«На Афон не для того ездят, чтобы курить бросить!»

На Афоне мы пробыли 10 дней. Вернулся Петр оттуда другим человеком. Поначалу он даже на Афоне между службами бегал к морю и там курил. А потом моментально бросил.

– Не могу! – говорит. – Я же этими своими губами к святыням прикладываюсь, Причастие принимаю… А потом эту гадость сую себе в рот! – И в одночасье с курением завязал.

Потом, когда ему друзья, бывало, бравадно хотели напомнить:

– Вот ты на Афон ездил, курить там бросил…

Он мог наброситься:

– На Афон не для того ездят, чтобы курить бросить!

Все-таки он именно о сути думал, а всё внешне происходящее в его жизни было уже следствием.

Так же и с выпивкой: какая же у него борьба была именно за то, чтобы душа могла выбирать лучшее: с Богом быть, а не в блевотине валяться. Вот он стоял в храме, шел ко Причастию, а потом бес так скрутит, что мог запить. Были даже совсем страшные случаи. А после он стоял на коленях, просто вымаливал себе прощение, его аж трясло всего:

– Гос-по-ди, по-мо-ги! Не хо-чу! Не мо-гу!

Потом вставал. Какое-то время держался. Но после вновь падал. И так через раз, через раз… Афон ему очень помог. Он в итоге победил и эту страсть. Причем не так, что боялся даже видеть что-то спиртное. Нет. Ты приезжал к нему в деревню, он мог достать бутылочку какого-то коллекционного вина, они уже и откупорены могли быть, налить по чуть-чуть, выпить с тобою. Обратно эту початую бутылку поставит. Вот это уже был высший пилотаж. Он мог при его-то бывшем кураже всё это выпить в один момент! А тут у него все эти бутылки стояли в шкафчике, доставались только тогда, когда кто-то приезжал.

Он не внешне жизнь менял, чтобы убрать из нее все соблазны. Он себя внутренне настолько смог изменить, что ничто извне над ним уже не властвовало.

Игры в великодушие и святогорский аскетизм

Службы в афонских монастырях очень длинные – по шесть, восемь часов. В монастыре святого апостола Павла, помню, мы вообще всю ночь молились. Причем служба на греческом языке. Ладно, я еще чинопоследование Литургии знаю, а Петр тогда просто сердцем следовал за происходящим, молился своими словами, – это, может быть, самое ценное. Рано утром мы вышли из храма, и было так радостно на душе, такая чувствовалась благодать, что мы там еще весь следующий день – часто в гору – по монастырям Афона бродили и не чувствовали никакой усталости. Нам служба дала больше сил, чем если бы мы всю ночь накануне проспали.

Обычно меня как священника отдельно селили, но однажды в Карее мы оказались в одной келье. Я предупредил, что сильно храплю.

– Спи давай, отец, – махнул Петр рукой. И так у него это великодушно получилось, что я уснул младенческим сном… Причем так глубоко, мне там что-то уже снится вовсю… И тут такие отчаянные вопли доносятся, кто-то меня трясет, так что я всем телом ощущаю грохот массивной деревянной кровати, на которой лежу: ды-ды-ды-ды-ды. И сквозь сон начинаю различать что-то краем сознания:

– Косма, иди молись! Косма, иди молись!

Это у него всё-таки нервы сдали от моего храпа.

Петр настолько проникся всем строем святогорской аскетической жизни, что мне даже по поводу фотоаппарата грозил:

– Еще один снимок, и я тебе фотоаппарат разобью.

Очень ревностно ко всему вдруг стал относиться. Но после оттаял. Смотрю – уже улыбается:

– Ну, снимай-снимай, – и сам стал в кадр протискиваться.

А потом, когда мы уже вернулись с Афона, я показал ему фотографии, и он так обрадовался:

– Какой же ты молодец, что снимал!

Сам Господь точно ставил с Небес акценты в фильме «Остров»

На Афоне мы с Петром очень сблизились. Потом уже, когда вернулись, спустя где-то год он позвонил и на этот раз уже сам позвал меня к себе в деревню: «Дело есть». Приезжаю. Дает читать сценарий фильма «Остров».

– Хорошо бы, – говорит, – сделать. А то кто другой возьмется, не потянут, только запороть такой материал могут.

Так мы и стали вместе думать над этим образом. Потом написали письмо Святейшему Патриарху Алексию II с прошением допустить меня до участия в съемках. Патриарх благословил.

Фильм решено было снимать в Кеми, это перевалочный пункт неподалеку от Соловков. Времени отводилось мало: все съемки были сжаты в 40 дней, поскольку и бюджет выделялся более чем скромный. Когда мы туда ехали, было чувство, что какая-то ерунда в итоге будет, ничего не получится. Настроение у съемочной группы было такое, будто всё сведется к хохме: КВН, да и только.

Но стали снимать, и потихонечку точно пазл стал складываться. Там, на севере, природа потрясающая: размах такой, тишина, сосредоточенность. Сам дом, где живет отец Анатолий, которого играл Петр, был в свое время карцером. Через это помещение пыток прошло огромное множество человек, многие были тут умерщвлены. Рядом со съемочной площадкой могилы – там, как на Бутовском полигоне, десятки тысяч захоронены. Всё всюду – на мощах. Близость Соловков. Место намоленное. Это всё, конечно, не могло не повлиять.

А еще мы там очень боялись холодов. Но вот съемки идут, а морозов, несмотря на все метеосводки и климатический календарь тех широт, всё нет и нет. Милость Божия. Местные жители уже все лодки повытаскивали, чтобы лед их не сковал, а температура держится приемлемая… Только уже в конце, когда снимали последнюю сцену (где отец Анатолий отчитывает бесноватую), вдруг снег пошел. И это художественно оказалось очень точным акцентом, символизирующим очищение-обновление жизни ранее порабощенного темной силой человека.

Фильм как молитва

Атмосфера во время съемок была самая замечательная: мы все жили в одной гостинице, общались. Петр нам пел песни собственного сочинения. Жили точно одной семьей. Вместе обсуждали съемки следующих сцен. Петр многое по ходу вживания в роль придумывал сам. Например, эпизод, когда отец Анатолий взобрался на колокольню и стал горланить: «Господи, помилуй! Господи, прости!»

Он вообще всё время съемок молился – читал 90-й псалом «Живый в помощи вышняго…», 50-й «Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…». Молился сердечно своими словами, чтобы фильм получился. Поэтому всё и вышло так натурально: весь фильм как молитва. Вряд ли другой актер так бы смог сыграть. В том-то и дело, что Петр ничего не играл, он просто жил в кадре. Всё это искренне, без показухи. К нему, кстати, и потом где-то на улицах подходили под благословения, чуть ли не чудес, исцелений ожидая от него.

По ходу съемок у Петра на многое был свой взгляд. Павел Лунгин хотел, например, чтобы в сцене с бесноватой отец Анатолий отчитывал ее с крестом в руках и даже чтобы бил крестом эту страждущую. Но Петр наотрез отказался от этого экшена. В итоге сцена получилась очень сильной – во многом именно потому, что решена по внутреннему камертону, внешне минималистично. Отец Анатолий молился – из одержимой бес выходил.

Или вот еще, помню, сцена: Дмитрий Дюжев, по сценарию отец Иов, заносит отцу Анатолию гроб. Тот должен сказать: «Я же просил тебя гроб, а ты мне принес сервант!» Один из дублей – и Петр кричит:

– Я же просил сервант! – и далее, уже поняв, что оговорился: – А ты мне гроб принес…

Так что на съемочной площадке и хохота много было. Может быть, поэтому фильм и получился таким живым – с большим диапазоном серьезности и юмора по отношению к самим же себе.

«Я не хочу снимать Ленина в октябре»

После работы над фильмом «Остров» мы с Петром еще больше сдружились. Созванивались, встречались – в основном я ездил к нему в деревню. Когда решили снимать фильм «Царь», возникло какое-то недопонимание в отношениях с местным священником в Суздале, где намечались съемки, и Павел Лунгин прислал мне тогда смску. Там было написано: «Ты – наш талисман, приносящий нам успех…» Я сначала не понял, но так меня, оказывается, опять попросили быть консультантом по церковным сценам.

В основном это кадры интронизации святителя Филиппа, его служения, молитв и т.д. В мои задачи также входило собрать сослужащих, иподиаконов. Так в фильме оказались задействованы Псой Короленко, Олег Коврига, Владимир «Терех» Терещенко и др. представители рок-тусовки. Человек восемь друзей. А потом Петр… и меня самого уговорил сняться.

Хотя сам он в какой-то момент стал отказываться от съемок. Уже и костюмы были по всем меркам сшиты. А до него вдруг дошло, сколько крови в кадре окажется… Павел Лунгин очень расстроился: все самые сложные царские костюмы заказывались именно под Петра. Но все-таки удалось переговорить, пойти на взаимные уступки. Петр как царь просил, чтобы поменьше крови было. Хоть немножко да удалось подзагладить все эти зверства. В конце концов, и Павел Лунгин согласился:

– Я не хочу снимать Ленина в октябре.

В пробе пыточного городка мы тогда всё же кукол подтасовали. Картина от этой метафоры только выиграла.

Почему Петр Мамонов не смотрел телевизор?

Помимо совместной работы на съемках, когда плотно общались, мы встречались с Петром где-то несколько раз в год. Жил он далековато, с моими нагрузками тоже было непросто вырваться. Но когда я приезжал, просто сил набирался. Петр читал свои стихи, танцевал, пел. Так ублажал – точно прям всю душу изливал. А потом раз – и замкнется: как-то молниеносно он становился вдруг тем отшельником, по образу которого и жил в последние годы. Он прям будто копил-копил-копил, а потом враз и быстро всё это выплескивал. И опять после начинал где-то на глубине души рачительно конденсировать.

Он очень много и напряженно работал в своей деревне. Читал, думал, писал музыку, стихи, «закорючки» – свои размышления. Молился. Мебель своими руками мастерил. Готовил там свои передачи «Золотая полка» для «Эхо Москвы» – более 200 выпусков вышло, а над каждым он около или более недели работал. Рассказывал там о жизни, в том числе случаи из того, что сам пережил, приводил; про музыку рассуждал – классическую, духовную; обязательно что-то цитировал из святых отцов. Своего любимейшего Исаака Сирина.

У него как-то спросили:

– А почему вы не смотрите телевизор?

– Впадаю в осуждение, – лаконично ответил он.

Скоро, Бог даст, выйдет сборник его стихов. При жизни не успели издать. Какие-то новые стихотворения оттуда он мне читал. Все-таки ранние стихи у него были хулиганские, а тут все смогут убедиться, какой он глубокий поэт: это уже именно духовная зрелая поэзия.

«Сижу в деревне, читаю всяких старичков IV-V веков»

Преподобный Исаак Сирин был у него, как он сам говорил, любимейший. Часто, бывало, что-то говорит-говорит, а потом раз – и ввернет его цитату. С митрополитом Иларионом (Алфеевым) они выпустили аудиокнигу о преподобном Исааке. Житие там читал владыка Иларион, а творения Исаака – Петр. Причем он как-то признался: чтобы подобрать нужный тон, он над собой несколько недель работал. То как-то слащаво выходило, то слишком сухо. А тут ведь не только голос и выражение нужно настроить, но и внутренне прийти в подобающее устроение. В итоге у него очень хорошо получилось: не елейно, не речитативно. Надо было именно сутью проникнуться. И он действительно долго вчитывался в «Подвижнические слова»: там над каждой фразой можно днями думать. Как Петр сам про себя шутил: «Сижу в деревне, читаю всяких старичков IV-V веков».

На съемках фильма «Остров» я ходил, помню, с томиком митрополита Антония Сурожского «Пастырство». Петр сначала чуть ли не иронизировал надо мной: что ты, мол, там читаешь? Он-то древних отцов осиливает… Но потом как-то попросил меня: «Дай почитать». Прочел взахлеб и потом сам уже с митрополитом Антонием не расставался. Очень его полюбил.

Талант дружить

Из современных пастырей Петр был очень дружен с отцом Димитрием Смирновым.

– Петр Николаевич, – сказал ему тот однажды, – я вот посмотрел по вашим интервью… Получается, мы как-то одинаково с вами мыслим…

– Не! – тут же стал отпираться Петр Николаевич. – Я просто у вас, отец Димитрий, мысли ворую!

А отец Димитрий, известно, такой юморной был. Помню, на съемках фильма «Остров» в гостинице, где были тонкие стенки между номерами, хохот на всем этаже стоит: «Ха-ха-ха-ха-ха-ха» – «Ха-ха-ха-ха»… Я вычислил эпицентр смеха, захожу в номер к Петру:

– Что такое?

Сидят они там вместе с Виктором Сухоруковым, повернулись ко мне, красные все от смеха, глаза блестят.

– Отца Димитрия, – кивают на экран, – смотрим, – и продолжают ржать.

Петр, шутя, называл отца Димитрия «дядя Дима». Отец Димитрий к нему в деревню приезжал. Поначалу, когда Петр еще только просил познакомить его, они как-то сухо, помню, раскланялись друг другу. А потом стали очень близкими друзьями.

У Петра вообще был талант дружить. И то, как только он умел это делать, – редкий для наших времен дар.

«Да ты хоть всего себя свечками обставь, это все равно не будет христианство»

Многие через его творчество обращались. Это уже была такая проповедь. У меня прихожанка в монастыре всё как-то спрашивала про него. Так что я уже даже у нее однажды поинтересовался, почему. Она и ответила:

– Я пришла к вере благодаря ему. Меня через Петра Мамонова Господь к Себе обратил.

Так ведь удивительно еще и то, что Господь ее именно в наш монастырь привел. Когда она стала ходить ко мне на исповеди, она же не знала, что мы с Петром дружим. Это уже пожилая женщина. Оказывается, она посмотрела фильм «Остров», и ее именно тот момент, где отец Анатолий залез на колокольню и стал кричать: «Господи, помилуй! Господи, прости!», задел, и она стала ходить в храм.

В последние годы Петр ставил моноспектакли на духовные темы – по тому же преподобному Исааку Сирину, устраивал творческие вечера и там проповедовал Христа. И это было более действенно, чем когда священники о вере говорят. Пастыри это по определению должны делать, но их слушают в основном те, которые уже воцерковлены или, по крайней мере, желают уверовать. А он обращался к самой широкой аудитории.

На его выступления собирались сотни человек. И говорил он именно о сути нашей веры, сам же и комментируя по поводу всех этих «зайти свечечку поставить» и чрезмерного упования фарисействующих на ритуалы:

– Да ты хоть всего себя свечками обставь, это все равно не будет христианство.

Помню, мы устроили с ним встречу в нашем молодежном клубе при Донском монастыре, зал был переполнен. Говорил Петр точно на одном дыхании. Молодежь к нему тянулась. Он какой-то юный всегда был по духу. В него даже подростки-бунтари просто влюблялись, сразу же доверяли ему.

У матери Марии (Скобцовой) есть слова: «Лучше кликушествовать и юродствовать, чем попивать чаек с просфоркой». Вот это про Петра Мамонова. Он был горяч.

Как человеку духовному можно рассмешить самого себя

В последние годы от приезда к приезду он становился всё добрее и добрее, ласковее. Он не столько внешне, в манерах, менялся, сколько внутренние в нем чувствовались колоссальные подвижки. Это действительно был духовный рост, о котором мы все так много мечтаем, читаем о нем в разного рода святоотеческих книгах, но так редко реально ощущаем его динамику в самих себе. Всё точно на холостом ходу прокручиваем в душе: надо бы то сделать, это… так поступить, промолчать бы… И всё раз за разом осечки. А он мог удерживать: раз в Евангелии так сказано, значит так и надо поступать. Вот это было по-царски.

Но ему всё это не просто давалось, а через огромную борьбу с самим собой, преодоление себя. Он говорил про себя: «Я 50 лет был в кайфе». Знаете, как он ревел, вопил к Богу, умолял, не вставая с колен: «Господи! Я не хочу! Но я не могу! Помоги мне», когда с собой страстным тягался. Падал, срывался. Но снова вставал и вновь вопил!

Кто-то из его бывших друзей бухтел на него, подначивал:

– Да чего ты себя так изводишь? С кем ты вообще связался? С монахами? Это же мракобесы… – И т.д.

Но Петр уже шел так, что не оборачивался назад (см. Лк. 9, 62). Хотя по поводу себя любил и поиронизировать, с юмором начинал декламировать: «Я, я, я, я-я, я, яяяя!» – и смеялся.

В творческом наследии Петра Мамонова нас ждет еще не одно открытие

В последний раз мы виделись 5 мая. Петр был очень благостным. Цитировал, как всегда в последнее время, святых отцов. Ставил свои пластинки. У человека духовного, что бы он ни делал, пусть и опосредованно, но всем, кто соприкасается с его творчеством, вдруг духовные смыслы, реальность раскрываются.

У него при жизни не успела выйти пластинка «Незнайка в Солнечном городе» (к концу этого года должны тираж из Германии привезти). Я вначале не шибко проникся: «Что это, – думаю, – старик в детские сказки ударился?» А потом послушал-послушал… «Ну, ничего себе! Это же настолько духовно!» Он так всё это проговаривал, что в его исполнении все эти движения страстей человеческих зашевелились как гады. Им уже было не спрятаться под личины, они очевидны становились. Так что детская книга превратилась вдруг в назидание. Даже какой-то духовный заряд дает эта его запись про Незнайку.

В позапрошлом году у него был инсульт. Он потом вспоминал, что уже отходил, и «так было хорошо…» Но его вовремя спасли. И он в ужасе после признавался:

– И вдруг я понимаю, что опять возвращаюсь к этой жизни! Это же сейчас снова будут все эти концерты, суета… Как же мне было неохота утрамбовываться обратно в этот мир!

После этого Господь дал ему ещё отметить свое 70-летие, подвести итоги жизни. Он тогда дал очень много интервью. В чем-то еще и публично за свою жизнь покаялся. Этот человек смог при помощи Божией, постоянно уже молясь Господу, так глубоко себя очистить, что был готов к Царствию Небесному – ничто земное его уже не держало. Трезв, светел. И всё так же горяч!

Вечная память.

Записала Ольга Орлова
23 августа 2021 г.

Источник: ПРАВОСЛАВИЕ.RU