Говорить об определенном народе, его характеристиках и его духовной жизни в целом – вовсе не легкое дело. Если взять в качестве примера библейский избранный народ – евреев, то из Священного Писания совершенно очевидно, что народ этот имел самые разные характеристики, позитивные и негативные, так что трудно дать единую картину его характерных особенностей и его духовной жизни. А библейский народ в известном смысле является «прототипом» и «мерой» всех иных народов на земле, и каждый народ мог бы, пусть отчасти, узнать себя в Израиле, прежде всего по своему отношению к Богу – по этому, в конце концов, каждый народ и определяется, оценивается.
Епископ Афанасий (Евтич)
КАЖДЫЙ НАРОД – «НАРОД ИЗБРАННЫЙ»
Безусловно, библейский народ, Израиль – особым образом избранный народ Божий, но это не значит, что любой другой народ на земле не является Божьим народом и по-своему – богопромыслительно – избранным народом. Ибо мы верим в Божий промысл об исторической жизни и пути каждого народа, верим в Божий спасоносный план – «домострой» (икономию) – для каждого народа и каждого человеческого существа. Об этом свидетельствует нам Святое Откровение, особенно слова Апостола Павла, сказанные народу-многобожцу в Афинах: «Бог, сотворивший мир и все, что в нем…, Сам дающий всем жизнь и дыхание и все. Он от одного (человека, или: одной крови) создал всякий народ человеческий /все народы человеческие, чтобы жили по всему лицу земли, и предопределил назначенные времена и границы их проживания – дабы они искали Бога, не коснутся ли Его и не найдут ли Его, хотя Он и не далеко ни от кого из нас; ибо Им живем и движемся и существуем…, ибо мы и род Его» (Деян. 17, 24-29).
Каждый народ, значит, является «призванным» и «избранным» народом Божиим, так как сотворен Богом и призван к историческому существованию и жизни, дабы искал Бога и Ему, в своем историческом времени и на своем географическом пространстве, приносил свои плоды. Ибо, как сказал Владимир Соловьев, «идея того или иного народа – не то, что он сам о себе думает во времени, а то, что Бог думает о нем в вечности». В этом, значит, смысле и сербский народ есть народ Божий и по-своему избранный, хотя это не означает, что и любой другой народ на земле не является также народом Божиим и народом избранным.
Как я уже отмечал, нелегко вести речь о сербском народе и его духовной жизни на протяжении истории и сейчас. «Легче, – отмечает сербский поэт Момчило Настасиевич, – решать многие метафизические проблемы, чем говорить о человеке и движениях его души». Посему искренне признаюсь, что эта задача превышает мои возможности и способности. Намного более значительный, чем я, представитель сербского народа, сербский характеролог и духовник, епископ Николай Велимирович верно сказал: «История сербского народа – особенно духовная история – не может писаться лишь словами или чернилами, но и кровью, и слезами сердца».
И все же я попробую изложить собственное видение моего народа, опираясь, с одной стороны, на то, что о сербах сказали и написали наши и иностранные знатоки сербского народа (Негош, Вук, Миличевич, Йиричек, Геземан, Маретич, Цвиич, Эрделянович, Дворникович и другие, а также многие сербские писатели, поэты), а с другой стороны, используя то, что о духовной жизни сербов свидетельствуют истинные духовные представители этого народа (Сербские Святители, Мученики, Подвижники и остальные Богоугодники – от Святого Саввы, Святого Лазаря и до диакона Аввакума, владыки Николая и отца Иустина). Разумеется, при этом я использую также народные песни и прочие фольклорные произведения, равно как и многие, записанные и незаписанные, предания и свидетельства самого сербского народа.
ИЗ ОДНОГО ДЕРЕВА ИКОНА И ЛОПАТА
Начать мне хотелось бы с одной старой сербской пословицы: «Из одного дерева икона и лопата бывает». Пословица эта (вообще-то, подобная одной греческой пословице из Понта) богата духовным, причем христианским, содержанием, ибо она дает нам повод вспомнить основные христианские истины о человеке вообще. Первая из этих истин – что человек, как личностное, разумное, свободное и общественное существо (а соответственно и определенный народ), создан Богом и что его Богом сотворенная природа в сущности своей есть положительна, так как богообразна. Об этом нам ясно свидетельствует и библейское Откровение (1Быт. 26-28; 2,7), однако оно нам сразу же напоминает и об отличии богообразной данности в природе человеческой (сотворение человека «по образу» Божию) от богоподобной заданности, т.е. богоподобного предназначения человека (замысел Божий, чтобы человек был «по подобию» Божию). И древнееврейский оригинал, и старый греческий перевод (Септуагинта), и наш славянский перевод сберегли это различие между «образом» и «подобием» Божьими в человеке (славянское: по образу – по подобию), что православное богословие и православная духовность рассматривают как теологическое богатство христианской антропологии, ибо таким образом выделяется и значение природных дарований, значение Богом данных потенциалов природы человеческой, и значение для человека и его духовного роста собственной свободной деятельности, свободного соработничества с ему предназначенной и данной божественной благодатью, необходимой для полной и подлинной духовной жизни человека.
«Из одного дерева икона и лопата бывает» – это значит, что в распоряжении человека его собственная, Богом данная ему, природа как хороший материал, но от деятельности (подвижничества) и свободы человека зависит, сделает он из себя обычную лопату или даже что-то худшее, либо же создаст из себя святую икону (живой образ Божий), которая встроится в святой иконостас Царства Небесного (Ср. и с такой народной пословицей: «Одна коза окотится двумя козлятами, но от одного кожа пойдет на бубен, а от другого – на Евангелие»). То, что названо последним, человек может осуществить только в своем свободном и по любви соработничестве с Богом, в синергизме с благодатью Божьей, которая единственно и гарантирует настоящую духовную жизнь.
Истина о богосотворенности и положительности, богообразности человеческой природы – это первая антропологическая истина, и она значима по отношению к сербу (и как природному человеку, а тем более как христианину). Но природа человека-серба есть природа падшего Адама, и это – следующая антропологическая истина нашего духовного опыта. Падение человека, падшесть человеческой природы, которую все мы, люди, наследуем уже по рождению и проявляем своими свободными делами, т.е. грехами, есть несомненная реальность нашего, сербского, исторического существования и жизни. Между тем падшесть человеческой природы, хотя ее и нужно со всей серьезностью брать во внимание, когда речь идет о духовной жизни, не означает полной утраты образа Божия в человеке, утраты богообразности как данности в самой природе, а означает помрачение и умерщвление живого образа Божия в человеке, означает утрату человеком способности жить полной Богом данной природной (нормальной, духовно здоровой, спасоносной) жизнью, немощь человеческую в осуществлении богоподобия, т.е. своей подлинной духовности (облагодатствования, обожения человека) как своего конечного предназначения.
Третья истина о человеке – это истина о безусловной потребности спасения человека, а также и возможности спасения каждого человеческого существа под солнцем и каждого народа на земле, того и такого спасения, ради которого Бог послал в мир Сына Своего – Христа Богочеловека, Который и осуществил спасение человека Своими воплощением, смертью и Воскресением и дарованием человеку Духа Святого, который впоследствии в Церкви обеспечивает любому человеку и любому народу, в любое историческое время и на любом историческом пространстве, избавление от грехов и возрождение в новую духовную жизнь по Богу, в новую духовную (= в Духе Святом) жизнь во Христе. В свете этих трех основных христианских антропологических истин следует рассматривать и человека-серба и его духовную жизнь. Без этого сербская, да и любая иная, антропология будет лишь голой натуралистической этнологией и социологией. Посему нужно изучать как природного серба, так и благодатного серба, а тогда и увидеть, кто из себя сделал обычную лопату, а кто – святую икону Божию.
ПРИРОДА И СУДЬБА СЕРБСКОГО НАРОДА
Начнем с природы сербского народа и ее характерологии, чтобы затем повести речь о духовной жизни православных сербов, особенно сербов Святых.
Сербы, славянское ответвление или племя, из большой семьи славянских народов, двинулись, пришли и заселили это открытое со всех сторон место на Балканах – «между Востоком и Западом» – в те исторические времена и на том географическом пространстве, которое им Промысл Божий предопределил, но которое и сами они заняли, освоили, собою заполнили. (Это означает не какую-то «предестинацию», а только Божие промышление и Божию «судьбу» (славянское обозначение библейских судов Божиих), и в этом смысле сербский народ верит в судьбу Божию о себе, т.е. в свою драматическую роль в общем замысле Божием, без которого ничего не происходит, но и этот суд Божий происходит по свободе и заслугам человеческим. (Влияние мусульманского «к ’ смета» и восточного фатализма у сербов никогда не было определяющим). Придя на Балканы и живя на них, сербы ощущали и неизбежные влияния со стороны народов, с которыми, вольно или невольно, вступали в контакт, а также влияние геофизического пространства и поднебесья, равно как и своего исторического времени, в которых они жили и боролись, страдали и творили. Однако эти исторические и геоклиматические условия, которые в любом случае оставляют свою печать на каждом народе (о чем обстоятельно и научно писали сербский ученый Йован Цвиич со своей этнографической и антропогеографической школой, что мы не оспариваем и не отвергаем полностью), не имели определяющего влияния на сербский народ. Ибо основной истиной характерологии определенного народа, в данном случае – сербского, является все-таки отношение к Богу, в данном случае – ко Христу как Богочеловеку.
До прихода на Балканы сербы не были христианским народом: в евангельскую веру они крещены после прихода и расселения по своим нынешним краям, причем постепенно, на протяжении почти двух веков (до этого они воевали против христианской Византии – известны осады Царьграда и Солуни, но в этих войнах изнутри были побеждены: Святая Богородица и святой Димитрий покоряли их постепенно Христу). Крещены сербы от православной Византии, и эта православная византийская печать прочно осталась на сербском народе. А это означает, что сербы принадлежат к Восточной «Иерусалимской» Церкви, «восточной иерусалимской вере» (как многократно говорится в древних текстах, а в новое время – в Карловацкой митрополии). В большинстве случаев сербы крестились добровольно и добровольно пошли во служение Христу. Это примечательно характеризует в своей работе «Сербский народ как Теодул» владыка Николай (Велимирович):
«Мы, сербы, хорошо знаем только свою крещеную историю. Наше языческое, дохристианское прошлое без ясности и без славы. Исторический путь сербского народа до принятия веры Христовой был неопределенным, извилистым, не освещенным светом смысла и цели. С начала принятия Христианства этот путь начинает избавляться от кривизны и вытягиваться в одну прямую линию… Сербы крестились по своей свободной воле, были добровольцами. Добровольность, с которой сербы приняли веру в Христа, стала и остается основным мотивом и необходимым условием для всего, что свято, героично, благородно, созидательно и гармонично во всей нашей крещеной истории… Как дождь на сухую землю – так действовала вера Христова на сербскую душу. Вся слава сербская в периоде нашей крещенной истории. Эти века христианства для сербов представляют беспримерную эпопею кристаллизации личного и национального характера, эпопею труда, борьбы страдания и славы. Все в знаке креста и свободы. В знаке креста – значит в зависимости от Бога, в знаке свободы – значит независимости от людей. А основная и непрерывная линия сербской истории за последние 800 лет может быть выражена в двух словах: служба Христу – Христодулия. Христос для сербов был самим смыслом жизни и борьбы, страдания и умирания, и свободы, и обновления, и труда. Смысл Церкви, смысл государства, смысл семьи, смысл человека и народа».
Приведенные слова епископа Николая содержат в себе истину для многих настоящих сербов, прежде всего сербских святых, но для многих отдельных представителей сербского народа в этих словах много того, что лишь желанно. Не все сербы одинаковы. Многие из того же Богом данного материала сделали себя святыми иконами Божиими, стали живыми богообразными личностями, богоносцами и христоносцами, тогда как другие, из того же опять материала, сделали себя грубыми лопатами, а то и опасным оружием, иногда даже в чужих руках, а это значит, что вдвойне опасным для себя и для своего народа. Но каков тот «материал», которым серб располагает, какова природа серба и каковы его природные и приобретенные особенности?
ДУШЕВНЫЙ НАРОД
Мудрые и ученые люди, изучавшие и описывавшие сербский народ (этнологи, этнопсихологи, характерологи, социологи, историки, философы и специалисты по этике, равно как и писатели, поэты) в своих описаниях и оценках сербского народа не всегда во всем сходились, но их характеристики в основном приближались к тем, которые сам сербский народ выразил в своих фольклорных произведениях и песнях, в народных обычаях и в характере народной жизни. Наш известный этнолог Йован Цвиич и его школа говорят в основном о существовании трех сербских этнопсихологических типов: динарский, центральнобалканский и паннонский, из которых динарский является и преобладающим численно, и наиболее выразительно сербским. Уважая данные результаты, мы все-таки не будем придерживаться такой классификации, потому что и по собственному признанию Цвиича число вариантов в этих типах весьма велико, типы соприкасаются и взаимопроникают, особенно в результате многочисленных переселений и миграций сербов. Неизмеримо также число и личных вариантов, персональных особенностей каждого человека, с чем теолог должен серьезно считаться. Но поскольку человек и как личность все же принадлежит к определенному народу, то, разумеется, и каждый серб несет в общем признаки своего, сербского народа.
Не из романтических мотивов, а на основании реального опыта правомерно указывалось и указывается на природную доброту сербского человека, на почти голубиную его кротость и миролюбивость еще в давние славянские времена. Отмечалась также сербская терпеливость и готовность к жертве, его явно выраженная замкнутость в себе – «терпеть и втянуть душу в себя» (Душу у се, па трпи! – Душу в себя, и терпи!) – позиция душевной кротости, но и осторожности, позиция какой-то более глубокой внутренней жизни, которая склоняет к обороне, иногда и чрезмерно – к пассивности более, чем к размаху, к свету и жизненному окружению (В. Дворникович).
Сербы – люди с глубокими чувствительностью и симпатиями, иногда мягкие, жалостливые и милосердные; как следствие этого – глубоки у них чувства справедливости, правдолюбия и милосердия, а отсюда готовность к жертвам и самоотверженности. «Перед чужими большими бедами эти люди забывают о себе и своих собственных бедах» (Цвиич). Для таких людей, сердечных и совестливых, сербский народ имеет особые именования: душевници, савесници (= душевники, совестники) – это слова, обозначения, которые датируются еще эпохой династии Неманичей. Такие люди защищают справедливость от несправедливости и борются за «Божию справедливость», даже если сами терпят и страдают. Йован Цвиич говорил о «воинских доблестях» сербского народа, но это не значит, что данный народ хоть чем-то подобен, например, германскому народу. Ибо по своим исходным данным сербский народ не имеет вообще агрессивности, стремлений завоевывать и подчинять, и его история это убедительно показывает, так как она была историей не завоеваний, а в основном историей терпения и страдания, историей борьбы за свободу, особенно в новые времена. «Это была не жизнь народа, который захватывал, а жизнь народа, который освобождался» (Д.Васич. «Характер и менталитет одного поколения»). В этом терпении и страдании под турками, во время I и II восстаний, в годы балканских войн, Первой и Второй мировых войн сербский народ проявил сверхчеловеческую силу терпения, жертвенности и смирения, так что с полным правом сербский сын Никола Тесла сказал: “Наш народ проявляет такую нравственную силу, что нам осветляет лицо перед миром” (Подобное свидетельствуют и многие западные союзники сербов, от времен Карагеоргия до мировых войн, особенно во время сербской албанской Голгофы, прежнего и нового сербского Косова).
В том, как переносились страдания и мучения, часто и до всенародного унижения, есть некий своеобразный “сербский инат” (инат – упрямство, стремление действовать наперекор, вопреки – И.Ч.), но есть и нечто, что можно назвать, и называлось, “райетинской особенностью” (от ра j а – хр и стиане, подданные Турции) , свойством пассивной храбрости – замкнутости в себе и выдержки. А это опять-таки раскрывает имеющиеся у сербов скрытые внутренние резервы жизненной силы и непобедимости, что на самом деле и было: евангельской этикой терпения сербы часто в истории побеждали своих победителей и своих хозяев-угнетателей. В этом терпении есть нечто от «жизненной биологии слабейшего», скажет Дворникович, но это психологическое толкование все-таки недостаточно для объяснения того, чтό у сербов является более глубоким, сильным и возвышенным, чтό сербов поддерживало и удержало, и чтό полнее всего отразилось в Косовском предании, сербском христианском косовском этосе и определении, по-которому сербский народ жил и до сих пор еще живет.
Вот некоторые примеры терпения времен турецкого владычества:
Спрашивали турка:
– Что такое райя?
– А это, – отвечал он, – то же, что и трава: чем больше ее косишь, тем больше растет.
Или второй пример:
Спрашивали райю:
– Что вообще вы обязаны отдавать аге?
А райя отвечает:
– Нет времени перечислять все, что обязаны отдавать, но можем сказать, чего не отдаем.
– Что?
– Душу.
Этот весьма характерный ответ раскрывает глубинный жизненный опыт сербского народа, обретенный в терпении и страдании Бога ради и души своей ради. Единственно боголикая душа не может и не должна отдаваться в жертву. Здесь выразительно раскрывается не только «природная» душа серба, но и, прежде всего, христианская душа его: «Терпи душа Бога ради». Или, согласно другой пословице: « Претерпевший спасен, во всяком случае блажен». Ибо: «Кого Бог любит, того и наказывает» и «Кто претерпел до конца, спасен будет». Тяжелые испытания и страдания выучили серба и утвердили его в вере в Бога и в справедливость Божию. Это широко известная вера серба в справедливую судьбу Божию, которая миром правит, и потому сербский народ в своих справедливых и несправедливых, заслуженных и незаслуженных страданиях и мучениях всегда смотрел в горние выси, в небо, на Судьбодателя и Правдодателя Бога, на Его вечную и последнюю Справедливость. Эта сербская вера в Божию справедливость, то есть до предела вера в Христа Распятого, но и Воскресшего, выражена лучше всего и лаконичнее всего в известном стихотворении Алексы Шантича «Мы знаем судьбу» (о котором по праву сказано, что это «сонет сербского народа»): «Мы путь свой знаем – путь Богочеловека». А еще в стихах Петра Негоша: «Страдание есть креста добродетель, а надежда связывает душу с небом… Крест нести нам суждено, воскресения не бывает без смерти».
ПЕЧАЛЬНЫЙ НАРОД
Указанные характерные особенности сербского народа лучше всего выражаются в сербской народной поэзии, лирической и эпической, но более в последней. Народная поэзия – самое полное выражение души и характера сербского народа. Как говорил еще Яков Игнятович: «Для серба его песни – зеркало. Сербская песня является отчетом сербства перед миром… С этой песней и при всех бедах не пожелаешь быть иным, чем ты есть. Я не хочу этим сказать, что другие народы хуже. Те народы значительны в счастье, серб значительным в несчастье, а ведь легче быть значительным в счастье, чем в несчастье. Лишь в несчастье познается душевная сила как человека, так и народа».
В сербском народном эпосе более всего проявился новославянский балканский, динарский, тип серба – серба-героя и страдальца «за Крест Честной и свободу золотую», но эпически-патриархальные черты сербам присущи с давних времен еще, и поныне в народе они сохранились. Многими замечено, что в сербских песнях – и лирических, и эпических героических – много печали и грусти. На это указывали еще византийские хронисты. Так, известный византийский историк и философ Никифор Григорас в XIV веке писал, что сербы пели, подпевая один одному через горные ущелья и котловины, и, по его словам, «были это печальные мелодии с особенным эхом в пропастях и стремнинах». Подобное отмечал и польский поэт прошлого века Адам Мицкевич, равно как и ряд наших и зарубежных исследователей народной поэзии позднее. Печальные и жалобные мелодии сербских народных песен мы и сейчас отмечаем, ощущаем, если доводится слышать звуки сербских гуслей и пение гусляра. Гусли – в общем-то аскетический и страдальческий инструмент, они больше причитают и оплакивают поражения, чем воспевают триумфы и победы (С.Винавер), и потому не удивительно, что под гусли лучше всего воспеты косовская и шумадийская борьба, страдания времен князя Лазаря и вождя Карагеоргия. Гусли и сейчас, хотя менее, чем прежде, живы в сербском народе, ибо жива и неизбывна сербская «историческая печаль», являющаяся результатом не одного исторического периода. «Посредством стародавних звуков гуслей отзывается не только одна историческая эпоха и не только дух одного общественного класса, но и более глубокая конституция души и характера сербского, души, которая именно таким образом реагировала на определенную долговременную жизненную судьбу и на среду» (В. Дворникович).
Впрочем, и сербский гуслярский десятисложный размер является своеобразным выражением печали и боли, своеобразным «стилизованным плачем». Великий сербский поэт Петр Негош и современный наш поэт Матия Бечкович, а также ряд других знатоков сербского народа и его языка правомерно констатируют, что «десетерац» (десятисложный стих – И.Ч.) – это, по сути, естественное выражение нашей речи, выражение психической органичности и тональности всего народа, эпически патриархального и печально-мужественного. Определенный тон печали присутствует также в сербских лирических песнях. Это некая прастарая грусть, своеобразный «плач из далека», что-то от ностальгии, полной чувстительности и сдержанного рыдания, эмоций, скрытых в исстрадавшемся сердце, что можно заметить и во внешности, на лицах многих сербов как прежде, так и сейчас (Недавно один исландский поэт, после месячного пребывания у нас, опубликовал в Исландии статью под заголовком «Печальный народ»). Психологи эту черту характеризуют как меланхолию, соотносимую с приглушенной страстностью (Дворникович), но такого, пусть и верного отчасти, определения все-таки недостаточно, чтобы нам объяснить печаль души серба. Не потому, что сербы лишены страстей, что они бесстрастные люди, а потому, что это лишь часть истины о человеке-сербе. Подвижнический (аскетический) опыт сербов-христиан, прежде всего облагодатствованных Святых Сербов, свидетельствует нам, что и у сербов присутствует «печаль этого мира», поскольку у сербов и среди сербов существует немало неизжитых и неперегоревших страстей, отчего неочищенная печаль и скорбь постоянно сопровождают и питают их.
Однако тот же опыт показывает нам, что у сербов существует и печаль-тоска «по Богу». Существует определенная извечная печаль в человеке, издревлий плач Адамов – всечеловеческая ностальгия по утраченному раю, и она, слава Богу, все еще присутствует в душах и сердцах сербского народа. Поэтому сербам всегда свойственны искренние человеческие плач и покаяние, о чем свидетельствуют и народные героические песни, в которых это может показаться и неожиданным. Поэтому еще Святой Савва советовал сербам: «Берегитесь, чтобы вас не задушила этого света прелестная печаль (=жалость)… Посему всегда любите покаяние, исповедание грехов своих и плач над ними: любите смирение и праведность… чистую жизнь, Богу угодную». Подобный пример поучения и духовного опыта представляет также «Слово любви» деспота Стефана Сербского. Много поучительной печали и небесной ностальгии содержат также старые сербские записи и надписи, которые Л. Стоянович собрал, а М. Пантич Суреп столь творчески прокомментировал в своем печальном эссе «Когда живые завидовали мертвым».
НАРОД ЧЕЛОВЕЧНОСТИ И ДОБЛЕСТИ
Во всех сербских эпических песнях, таким образом, достаточно печали, однако имеется и еще что-то, не менее сильно выраженное – и это дух свободы, доблесть и героизм, мужество и человечность. Еще старая народная пословица запечатлела истину: «Трудно врагу, если герой заплачет», а это касается прежде всего духа и характера сербской эпической поэзии, а также души серба вообще. Сербский народ искони был мужественным народом, что в своей многовековой борьбе за свободу показал и засвидетельствовал бесчисленное множество раз – «от Косова до нынешних дней». Стихи Негоша: «Гнев праведный – оружие справедливости» и « Но т и ранству стать нагой на шею, привести его к познанию справедливости – это самая святая человеческая обязанность» или стихи Алексы Шантича: «Народ этот умирать привык, в смерти своей чтобы найти избавление… Волы ярмо терпят, но не люди, Бог свободу даровал человеку» выразительно свидетельствуют о героическом и свободолюбивом характере сербского народа, от Милоша Обилича и Марка Королевича до Карагеоргия и воеводы Мишича. Это сербское рыцарство, не столько в духе западных рыцарей феодальной эпохи, сколько в духе раннехристианских «святых ратников», т.е. борцов за справедливость Божию и мучеников за «Крест Честной и свободу золотую», свидетельствует о том, что сербы никогда окончательно не становились «райей», не подвергались влиянию «райетинского духа», ибо эта «райя» умела подниматься «как из земли трава» и таким образом, когда потребуется, проявить свой дух свободолюбия, которым полны наши героические песни и который питал наши героические сражения против всех завоевателей и оккупаторов. О сербах-динарцах Йован Цвиич справедливо говорит: «Эти люди, даже и женщины, имеют черты, которые выдают благородную печаль и которые даже выглядят как побежденные печалью, могут вдруг стать сильными, как львы». Эта сила львиная, а также терпеливая свободолюбивая твердость сербов особенно проявилась в борьбе против турок, более всего во время восстания под предводительством Карагеоргия, который «Сербию крестом перекрестил» и поднял бедную райю – «ибо кровушка (невинно пролитая под турками) из земли ключом забила, пора пришла, значит, воевать, за Крест Честной кровушку проливать».
Сербское свободолюбие и благородное мужество более всего и полнее всего проявилось в нашем сербском Косовском определении, когда трагизм поражения и страданий, пережитые как сознательная жертва за веру, а естественное человеческое мужество превзойдено христианской крестновоскресной мистерией мученичества ради Царства Небесного. Оттуда в сербском косовском эпосе этот свободолюбивый взлет веры и надежды, взлет, который и при историческом поражении не теряет дыхания и духа, а с чувством моральной победы призывает сербский народ славить славу Божию: «Пейте, Сербы, во славу Божию, и христианский закон исполняйте: хотя мы потеряли царство, души наши давайте не терять».
Итак, в сербском народном эпическом характере мощно присутствуют слободолюбивая воинственность и доблесть, сильное чувство народной чести и гордости, совести личностной и национальной чести и достоинства человеческого. Это отметил Станислав Винавер: «Сербский народ своей поэтической, эпической традицией так воспитал память в мозгу, в сердце и душе своих представителей, что все сербы непоколебимо, в любой момент и в любой ситуации своей жизни, имели ясное представление, кто они: причастны к истории, принадлежат к древнему племени, которое должно, как только возможность представится, завершить свои прерванные, запутанные дела на этой земле». Приведенная констатация лишь частично верна, и она ни в коем случае не означает, что сербы имели или имеют мстительный характер ( существовавшая ранее кое-где кровная месть в основном была результатом внешнего, албанского влияния), а означает в веках сохранившийся сербский свободолюбивый дух, бесчисленное множество раз проявленный после Косова, а особенно под предводительством Карагеоргия. Показательна речь Карагеоргия, произнесенная перед повстанцами в Орашце, на Сретенье 1804 года: «Братья мои, вы видите, что турки-янычары творят… Видите, как ничто наше не оставляют в покое – ни наши церкви, ни монастыри; видите, что злодеи и беззаконники с нашими дочерями, сестрами, невестками и молодыми женами делают.. Это, братья, невозможно больше терпеть… Я полагаюсь на Бога милостивого, Который наши горькие беды видит, что Он нам в помощь будет».
КОРОЛЕВИЧ МАРКО И БΌЛЬШИЕ, ЧЕМ ОН
Ярким примером этой характерной черты сербов был Марко Королевич, которому народ присвоил все рыцарские свойства и общенародные устремления. Марко отстаивает правду, веру, честь, народные святыни и обычаи; он требует человечности и уважения, защищает слабых и немощных, помогает церквам, монастырям и беднякам. Марко борется против бесчеловечности, устанавливает справедливость «не по отцу, не по дядьям, а по правде Бога истинного» и т.д. Марко при этом, хотя геройством обладает как никто иной, имеет благородство признать, что есть герои больше его: он, как христианин, готов также признать свои провинности, ошибки, готов искренне покаяться, ибо все-таки «грех кровушку проливать». Марко «широк, как народная душа». Однако все же благороднее, нежели Марко, трагичный косовский герой Милош Обилич – как жертва веры и верности; он более чист и более христианин, чем Марко. А благороднее и больше по сравнению и с Марком, и с Милошем – Евросима, мать Марка, и Мать Юговичей, а особенно Святой великомученик косовский князь Лазарь. Для них во всем трагизме косовском, да и в физическом поражении и смерти, «все свято и благородно было», тогда как это не всегда можно сказать о Марко Королевиче, что народный поэт ясно ощущает и показывает. Ибо, по народной песне, Марко Королевич имеет не только сербские достоинства, но и сербские недостатки – нашу «распущенный и проклятый нрав» (как говорит Марко Маркович). Марко склонен к ссорам и упрям, своенравен и задирист, яростен и вспыльчив, каким серб иногда бывает; Марко может делать наперекор и туркам, и себе самому; способен напиться и делать глупости. Для народного поэта Марко – не какой-то «сверхчеловек» и не «герой ради геройства». Наш народ никогда не создавал культа геройства как такового, культа голой силы – какого бы то ни было «сверхчеловека». Поэтому для сербов идеал воплощали не Марко Королевич или Старина Новак, т.е. герои и гайдуки, а были для них идеалом страдальцы за правду и веру – Святители, Мученики и подвижники во имя Христа Бога. Ибо «лучше лишиться головы, чем принять грех на свою душу». Потому и сербская народная поэзия насквозь проникнута христианским духом, причем именно православным церковным духом. «Народная песня без Церкви и вне Церкви не могла бы и появиться, и дело здесь в духовной связи народа с Церковью, а не в какой-либо социальной или экономической обусловленности» (Марко Маркович). Вот чем именно обусловлено то, что сербские народные песни проникнуты – еще более, нежели героизмом – духом человечности, христианской гуманности и богообразности.
Вот что о сербском понимании человечности и геройства свидетельствовал Марко Милянов, известный сербский герой нового времени (сам себя он считал сербом), который лично был последовательным сторонником и защитником такого христианского человечности и геройства. Он считал, что геройство – победить другого, тогда как человечность – победить себя ради другого. Человечность заключается в добродетели терпеливости и самообладания, в жертвовании себя «за общую и Божию правду». О двух своих героях Марко Милянов говорит: «Они много героических воспоминаний в народе оставили, причем не о диком и зверском геройстве (определения очень показательны – А.Е.), а о смиренном, полном набожности и великодушия». Своему же племяннику М. Милянов оставил завет не скрывать пороков своего племени, как и доброделей, а также всегда указывать на то, что «должно чинить полезное для народного развития и Божией правды», ибо как раз это является настоящей добродетельностью и «Божиим благом, которое нам душу и сердце радует».
(1980)
Перевод Ивана А.Чароты
Источник: РУССКОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ