Ружица Росич: РАЙДАН

К годовщине кончины автора

Ружица РОСИЧ (1955-2016)

Ружица Росич была искусствоведом по профессии. Много лет занималась реставрацией древних фресок в старинных сербских монастырях. Описываемые события произошли в женском монастыре Благовещения, расположенном в горном массиве Рудник (Центральная Сербия). Рассказ в 1995 году был отмечен на конкурсе неопубликованных работ, проводившемся сербским литературным журналом «Свеске».

В то лето мы приехали продолжать расчистку фресок в монастырской церквушке, затерявшейся в горах, и удивились, когда с пригорка напротив ворот нас встретил баритональный лай, отдававшийся эхом в ущельи. «Надо же, сестры за зиму завели себе собаку», обрадовались мы и бросились было знакомиться, но сестра Евдокия вовремя остановила нас, предупредив, что с этим псом шутки плохи, из всех монахинь он подпускает только немую послушницу Любу, да и то покормить его вечером и спустить с цепи. Огорчившись, что у нас не будет спутника для вечерних прогулок по окрестным лесам, мы все же захотели подойти поближе, но вздыбившаяся шерсть и оскаленная пасть шарпланинаца, которая больше подошла бы тиранозавру из палеонтологического музея, были куда нагляднее предостережений сестры Евдокии. В последующие дни мы смогли убедиться, что пространство, ограниченное цепью, плюс пограничных пару метров — его суверенные владения. С одинаковым ожесточением он бросался на нас, на сестер-монахинь, на птиц, коров и овец, высказывая особую неприязнь к любым униформам: милиционер и почтальон были вынуждены обходить его за версту, а суматошный лесник, которому по работе часто приходилось проходить мимо, всякий раз грозился пристрелить эту свирепую зверюгу. У сестер эти угрозы вызывали лишь довольную улыбку — чем плохо в такой глуши иметь в охранниках зверюгу, нагоняющую нa всeх страх. У него была кличка Райдан. Сестра, которая принесла щенка в монастырь, хотела назвать его Цезарем, и все были не против, потому что и щенком он держал себя с гордым достоинством, ничуть ни меньшим, чем у полководца во главе триумфальной колоны, входящей в Рим после эпохальной победы. Но вмешалась игуменья, заявившая, что не дело монастырскому псу зваться именем язычника, да к тому же гонителя христиан. Игуменья и нарекла его Райданом, в память о собаке, которая у нее была в детстве (только тут мы осознали, что и она, оказывается, была когда-то девочкой, игравшей с собаками, а не родилась, как нам казалось раньше, в черном одеянии, со строгим неулыбчивым лицом).

Все окрестные склоны Рудника оглашались лаем таких же шарпланинaцев. Стоило выйти из монастыря и направиться под гору, как со всех сторон на тебя обрушивался лай Райдановых собратьев, вырывавшийся вместе с пеной из пасти настоящих хищников. А на самом подходе к селу, из-за мельницы, доносился рык самой лютой собачищи на свете. Так как все шарпланинацы по эту сторону Рудника весьма на нее смахивали, было ясно, что это их прародительница (мамаша и впрямь была свирепа).

Щенок был очень крупным даже для шарпланинаца, потому-то его и отдали сестрам охранять монастырь, стоящий особняком в глухих горных лесах. Из него целенаправленно растили зверя, никому не позволяя подходить к нему и гладить. Освобождаясь ночью от оков, Райдан становился безраздельным властелином окрестных лесов (волки в этих местах объявлялись редко). Горы были его домом, который он знал и охранял от незваных гостей. Немая Люба приносила ему вечером из монастырской кухни остатки скромной монашеской трапезы, в основном размоченный в воде хлеб. Может быть и в этом была одна из причин его свирепости — угораздило хищника попасть к вегетарианкам-монахиням. Рассказывали, что однажды ночью, еще совсем щенком, он наткнулся в лесу на отару и, так как силенок задрать овцу не хватало, словно вампир высасывал у них кровь.

В отличие от остальных, я никогда не делала попыток подружиться с ним и старалась не ходить по тропинке вгору, к сараям, где его днем держали на цепи. Мне не доставляло удовольствия, проходя мимо, лицезреть эту глыбу напряженных мышц, стоящую дыбом шерсть и оскаленные клыки, не говоря уже об оглушительных дeцибелах. Его лай не смолкал, пока я не скрывалась за поворотом. Все как положено, — ему лаять и охранять монастырь, у меня же свои заботы. Я не испытывала глупой потребности, характерной для многих, выросших на асфальте, — приручить хищника, превратить в комнатную собачонку того, кто рожден для жизни среди дикой природы, поединков с волками и кто знает, какой еще суровой доли, но никак не для участи домашнего любимца, нежащегося на теплом коврике. Когда была моя очередь дежурить по кухне, я относила ему мясные объедки, но бросала их с безопасного расстояния, наблюдая, как он перегрызает мосла словно зубочистки, не забывая одним глазом следить, чтобы я не нарушала дистанцию. Вызывала уважение его неподкупность — он съедал все, что ему давали, но ни разу при этом не завилял хвостом и никого из кормивших не обделял своим лаем, если они шли по «его» дороге.

Прошло пару месяцев, буковый лес вокруг монастыря стал покрываться багрянцем. (Не знаю, горные разработки дали имя этим горам, или игра пламени осенних листьев[1]. Немая послушница Люба всякий раз вечером заходила к нам в трапезную предупредить, что идет спускать Райдана. Это означало, — пора расходиться. Спали мы на монастырском постоялом дворе, в который вела лестница с внешней стороны стены, так что от ворот до ночлега надо было преодолеть метров двадцать опасной зоны, в которой хозяйничал спущенный с цепи Райдан. Каждый раз при появлении Любы кто-нибудь из нас недовольно ворчал, — вечером за огромным столом старой трапезной, освещаемой свечами, было так уютно, под потрескивание дров в очаге, рисовать, писать, читать — словом, занимать себя чем-нибудь или просто болтать, прихлебывая густое церковное вино.

В тот вечер я была поглощена грандиозным замыслом, который воплощала в смешанной технике. С помощью акварели, кофейной гущи, сухой пастели, темперы, виноградин, туши и всего, что оказалось под рукой, пыталась передать на бумаге «истому полдня на лесной поляне». И вот когда мне показалось, что на ослепительно белом фоне стали проступать очертания прячущегося в тени Пана, разомлевшего от солнца и игры на свирели, нечто в духе «полуденного отдыха фавна», в трапезную вошла Люба, неся за собой запах хлева и прохладу горной ночи.

Мы все любили Любу и ее «язык». Будучи от рождения лишена возможности говорить, она все свое тело превратила в речевой аппарат. Как послушница Люба годами выполняла в монастыре самую тяжелую работу, но никто никогда не видел ее без робкой улыбки в уголках рта или в глазах. Пожалуй, именно глазами она охотнее всего говорила и даже заразительно смеялась. Благодаря врожденному, и в силу обстоятельств отточeнному до совершенства дару пантомимы, Люба могла несколькими жестами «изобразить» любого из нас, и мы от души смеялись над ее добродушными шаржами. Ее общение с животными — отдельный разговор. Складывалось впечатление, что с коровами и овцами ей легче достигать понимания, нежели с людьми. Так как словами она не могла понукать их, ей приходилось делать это жестами, а чаще всего прикосновением к морде сообщать, что ей нужно. Люба никогда не погоняла овец, они сами как заколдованные следовали за ней. Стоило ей дотронуться до ноздрей коровы, впряженной в ярмо, как та сразу понимала, что от нее требуется: остановиться, повернуть вспять или в какую сторону свернуть. Любе нравилось, что мы много и охотно смеемся, и она устраивала для нас целые представления, повествующие о ее злоключениях в монастыре или в деревне, от которых мы смеялись до судорог.

Так вот, в тот вечер мне никак не хотелось идти спать. Казалось, если не сегодня, я не закончу мой рисунок никогда. Работалось на одном дыхании, если его не хватит сейчас, потом ничего не получится. Я заявила Любе, что остаюсь, нельзя же в конце концов зависеть от какой-то собаки. «Как только ты спустишь Райдана, — сказала я ей, — он наверняка умчится шнырять по горам, а не станет поджидать подвыпившую реставраторшу у ворот, на которые насмотрелся за целый день. Наверняка ему это осточертело. Пока он резвится в лесу, пробегу и я как-нибудь эту пару десятков шагов.» Моя смелость подогревалась прекрасным вином прошлогоднего урожая (приближался сбор винограда, нужно было освобождать бочки для молодого вина, и поэтому монахини каждый день приносили нам в трапезную полные кувшины — чтобы покончить со старыми запасами). Люба не упустила случая ответить мне своей очередной пантомимой, смысл которой сводился к следующему: «Делай что хочешь, но я не виновата, если Райдан …» (то, что Райдан по ее представлению может со мной сделать, просто невозможно передать словами). Все, покатываясь со смеху, покинули трапезную, а я мужественно (а может быть всем назло) осталась заканчивать рисунок (и допивать вино в кувшине).

Где-то после полуночи я закончила рисунок (и прикончила вино) и, с удовольствием потянувшись, шагнула в непроницаемую тьму монастырского двора. На небе светила полная луна, но огромное дерево у ворот бросало такую тень, что было темно как в преисподней и на расстоянии вытянутой руки ничего не было видно. Едва пробивавшийся кое-где сквозь крону лунный свет скапливался в искрящихся лунках, как на картинах импрессионистов. Доковыляв до ворот и пытаясь холодными пальцами справиться с засовом, я внезапно подумала: а что, если этот людоед меня учуял и теперь поджидает? Я открыла калитку и оказалась во владениях Райдана.

Едва шагнув из тьмы монастырского двора, я застыла, пораженная неестественным, каким-то лазерным светом Луны. Как человек городской я даже не подозревала, что луна в горах бывает такой. Ничего подобного этому полнолунию я не только никогда не видела, но и представить себе не могла, что такое возможно. Мне ударил в глаза свет, исходящий от неимоверных размеров Луны, вальяжно возлежащей на кронах буков и склонах Рудника, и резко, до боли в глазах очертивший контуры всех предметов вокруг. Ослепленная этим светом, я отреагировала инстинктивно, как внезапно лишившийся зрения человек: попросту мешком осела на землю, чтобы не потерять равновесие и не упасть.

Сидя так у ворот, не видя ничего и еще меньше понимая, я вдруг почувствовала, как на меня навалилось нечто теплое, тяжелое и лохматое. Вот это да! Значит, Райдан все же подстерег меня за воротами, и мне конец. Полцентнера упругих мышц и шерсти прижимало меня к земле, но вместо паники и леденящего страха я ощутила радость и умиротворение. С фатальной неизбежностью вот-вот быть растерзанной острыми клыками меня примирила мысль, что во всем случившемся виновата я сама, коли так опростоволосилась. Чему быть, того не миновать, к тому же это не самая ужасная смерть, которой я могу умереть. Что ни говори, лучше стать добычей красавца-пса на фоне волшебной ночи, чем, скажем, закончить жизнь под колесами грузовика, или испустить дух на вонючей больничной койке, или… Пока я, свернувшись в комочек и прикрывая голову руками, пыталась вообразить еще более ужасные варианты расставания с жизнью, остатки здравого смысла подсказали мне, что Райдан кусает совсем не больно, да и из горла у меня вроде не хлещет горячая кровь. Он прыгал по моей спине неуклюже и восторженно, как расшалившийся ребенок. Значит днем, на людях он успешно изображал самого свирепого пса в округе. А сейчас, когда никто не видит, этот недоросль выследил не вполне трезвую реставраторшу, чтобы понарошку побороться с ней при свете луны. Его игривый настрой был настолько заразительным, что мой страх испарился, и мы еще долго возились у ворот. Кто бы мог подумать, что эти страшные челюсти могут быть такими нежными! (Несмотря на это на следующее утро я обнаружила, что предплечья у меня покрыты синими следами его клыков, и с ужасом представила, что могло бы быть, не старайся он не причинить мне вреда.) Я быстро выдохлась — шутка ли на равных бороться с псом, который запросто кладет тебе передние лапы на плечи, — хотя в те времена я была куда моложе и в приличной форме. Уставшая, но довольная своим открытием я потрепала Райдана по холке, прошептав ему на ухо — пора, мол, и честь знать, я пошла спать, а ты неси свою службу, поиграем завтра утром, — и направилась было на ночлег. Но не тут-то было. Райдан преградил мне дорогу, не давая подойти к ступенькам постоялого двора. После очередной моей попытки прорваться он впервые настоящей хваткой схватил меня за запястье, увлекая в направлении сараев и кладбища. Я поняла, что так просто он меня не отпустит, заставит пойти с ним. Меня испугало упорство, с которым он тянул меня в эту сторону. Чего я только не перебрала в голове: от трупа в кустах, который он мне намеревается показать, до всевозможных страшилок про вампиров и кладбище. В конце концов мне не оставалось ничего другого, как подчиниться прeвосходящeй мою волe и поспешить за Райданом.

Как потом оказалось, это было одно из самых верных решений, когда-либо принятых мною. Всю жизнь я позволяла себя уговорить или затащить куда не следовало, потому что никогда не обладала силой воли или просто ленилась давать отпор, что, как известно, не доводит до добра. Но я ни разу не пожалела, что позволила Райдану в тот момент увлечь меня в сердце ночи. Словно загипнотизированная я покорно поплелась за ним, и вот мы вступили в непроглядную лесную тьму. Я долго брeла за ним по тропинкам, едва различимым в лунном свете, с трудом пробивавшемся сквозь кроны. Одна я бы и днем побоялась бродить по этой глуши, но с Райданом я чувствовала себя легко и уверенно. Он размеренно бежал в паре метров впереди и замирал, если я останавливалась, устав от подъема в гору (Впоследствии я с содроганием думала, что могло бы случиться, брось он меня в горах на произвол судьбы, наверное сама я бы никогда не нашла дорогу назад). Там, где лесные тропинки разбегались в разные стороны, он сначала внимательно принюхивался, чтобы затем со смиренностью буддистского монаха продолжить движение к неведомой мне цели. Стоило мне немного отстать, как он тут же останавливался, поджидая меня. При этом я ощущала на себе терпеливый взгляд серьезных собачьих глаз, красноречиво говоривший, что если б не желание взять с собой это неловкое двуногое существо, он бы уже давно достиг своей заветной цели. Думаю, даже если бы я захотела вернуться, я бы не смогла, потому что Райдан словно приковал меня в ту ночь к себе невидимой цепью, и тянул меня на ней вслед за собой в гору.

То ли что-то в его поведении, то ли предчувствие подсказало мне, что мы, наконец, близки к цели. Свернув с тропинки, мы еще какое-то время продирались сквозь лес, шурша первыми опавшими листьями.

И тут перед нами открылась поляна Райдана.

Может быть в ту ночь отмечался какой-то языческий праздник и поэтому полнолуние было каким-то особенным. Может быть Райдан был реинкарнацией кельтского друида или фракийской ведьмы. Не исключено, что я вовсе не обратила бы внимания на эту поляну, окажись на ней днем и одна. Вполне вероятно также, что я домыслила что-то, много лет возвращаясь в памяти к этой ночи. Все может быть. Но разве это имеет значение, для меня это абсолютно не важно.

Поляна Райдана была залита волшебным лунным светом. Отец Небо устремлялся вниз по лунной дорожке к матери Земле, и все когда-либо пребывавшие на ней, и все, кто пребудут, переливались в этом водопаде нескончаемым потоком человеческих образов. Этот свет обрушил на меня волну безмерного счастья. Не знаю, сколько времени я стояла так у кромки леса, затаив дыхание, потеряв от счастья дар речи, не решаясь шагнуть в это сияющее пространство, чтобы своим присутствием, сомнениями и неверием случайно не нарушить его гармонии, не осквернить его. Вся житейская суета и беды показались мне вдруг ничтожными и жалкими, и откуда-то изнутри прорвался неудержимый очистительный смех.

Меня вернуло к действительности прикосновение мокрой морды моего пастыря, нежно подталкивавшего меня войти, наконец, в этот лунный поток. Мы сели с ним рядом в центре поляны и долго вместе молчали. Слышно было только его тихое прерывистое дыхание. Могу поклясться, Райдан как и я улыбался. На этой космической поляне, стершей светом все различия и грани, мы являли собой единое целое. Не думая ни о чем, умиротворенная я сидела рядом с ним в тишине, пронизанной лунным светом. У меня не было ни имени, ни фамилии, ни профессии, ни пола, и принадлежала я никак не меньше, чем всей Вселенной. Я была просто Человеком Сидящим Рядом С Псом. Ни больше, ни меньше.

Когда луна зашла, Райдан поднялся и, не торопясь, повел меня назад к монастырю. Когда мы вернулись, уже светало, звонили к заутренне. Он проводил меня до ступенек постоялого двора и скрылся в ущельи.

В последующие дни я старалась не бравировать нашей дружбой пред теми, кто по-прежнему обходил Райдана стороной. Правда, на меня он больше не лаял, и теперь только я, помимо Любы, могла приблизиться к нему (может быть я заблуждаюсь, но мне показалось, что в то первое утро я перехватила ее заговорщический взгляд). Я хранила нашу тайну, уважая его право дружить с кем и когда ему вздумается. Разумеется, у меня появилась привилегия уходить спать, когда захочу. Он часто поджидал меня вечером у ворот, и мы отправлялись в горы на долгие ночные прогулки, но ни разу больше не были на той поляне (сама я бы ее ни за что не нашла, да мне и не хотелось идти туда без него).

Это потом я прочитала гору книг о магических линиях и энергетических узлах на поверхности Земли, о белой и черной магии, различных таинствах и реинкарнации, но никогда даже не пыталась связать это каким-то образом с Райданом и нашей ночью на поляне. Даже передать ощущения этой ночи словами стоило мне большого труда.

Не знаю, жив ли Райдан. Но пока жива я, будет жить мое воспоминание об этой ночи, пришедшейся на период, когда меня терзали сомнения, когда я тщетно пыталась найти себя, разгадать смысл жизни и свое предназначение, а мохнатый Пастырь просто ухватил меня за руку и отвел на свою поляну, где всю мою жалкую сущность, пусть ненадолго, выжгло волшебным светом.

Минувшие годы оставили множество отметин, своими надсадными звуками и запахами (подчас смрадом), приглушили в памяти эту ночь, но все равно в минуты грусти и отчаяния нет-нет да и блеснет она в памяти как отражение луны в колодце. До сих пор я сажусь иногда мысленно рядом с Райданом на космичeскую поляну, и тогда все мои никчемные заботы скукоживаются как медузы на солнце, а кокон мелких житейских проблем, едва не сомкнувшийся надо мной, сходит как змеиная кожа. Остается только разлитый по поляне кристально чистый свет и Пес рядом со мной.

Источник: Српска.ру